На краю пропасти

Автор: Eruanna Рейтинг: PG-13 Жанр: очередная альтернатива, а по сути - почти настроенческая зарисовка Герои: Владимир, Анна, ИИ, ООС-ный Михаил Время: то же По дороге в Двугорское Владимир никак не мог уверить себя в реальности происходящего. • «Я дома...» – думал он, но почему-то в это так сложно было поверить. Все вокруг, до боли знакомое, вместе с тем казалось новым. Вот здесь, на этой опушке, неизменно, из года в год, урождалась ранняя крупная земляника. Земная и в то же время солнечная, сочная, самая вкусная ягода… Похожая на поцелуй прекрасной девушки... Любимой девушки... Но сейчас на угорах вместо земляники – пожухлая трава, а на губах вместо вкуса поцелуев – прелая терпкая горечь... Вот – куст черемухи в редких сморщенных черных веснушках; желтые листья покрыты пылью и паутиной. Весной здесь роились пчелы, привлеченные головокружительным ароматом цветения, а чуть позже, пытаясь дотянуться до ягод покрупней, ломали ветки дети. «Как и я когда-то...» В памяти возникла лукавая улыбка перемазанной черемухой Ани, а сразу затем – ее маленькая фигурка в испачканном платье, съежившаяся под сердитым взглядом гувернантки. Где же сейчас та прелестная светловолосая девочка? Исчезла без следа, превратившись в манерную жеманницу, или сейчас, похожая на взъерошенного воробушка, встретит его дома? Орешник. Владимир на минуту спешился, слишком велик был соблазн. Орехов немного – чего и ждать после набега деревенских. Лишь несколько самых мелких спрятались, завернувшись в сжатые листья, пылью рассыпающиеся в руках. Терпкие даже на ощупь. Обломил, обдул, освобождая два желтых орешка. Кррак! Не повезло, одна труха. Кррак! И ядрышко в шероховатой кожице прокатилось по зубам. «Неужели все это мне снится, в очередной раз?..» Но вязкость во рту уговаривала, убеждала: «Нет, нет». В воздухе пахло чем-то таким… Первозданным и настоящим – дымом, землей, водой... Родные пшеничные поля, будто обкусанные после жатвы, хрупкий – словно хрустальный – лес, стройные даже в своей седине-желтизне скромницы-березки – все это, вопреки страхам, не пропадало, растворяясь в дремотной дымке, не спешило смениться редкими среди камней участками пряного разнотравья и низкорослыми узловатыми кустарниками. Настороженная, зловеще-спокойная тишина, ставшая за долгие два года привычной, уступила место безмятежному утиному кряканью. И Владимир был рад этому – он действительно возвращался домой! Увидев усадьбу, он пришпорил коня и во весь опор помчался вдоль озера, еле удержавшись от безрассудно-радостного: «Эгегей!» *~*~* Старший Корф работал в малом кабинете. Услышав скрип открывающейся двери, он, не поднимая головы от бумаг, пробормотал: – Да-да, Аннушка, я уже заканчиваю. – Отец, это я, – Владимир растерянно улыбнулся. – Эт-то я, – повторил он. «Голос все-таки дрогнул». – Володя… – вместо того, чтобы подняться навстречу сыну, старый барон отбросил перо и еще глубже вжался в кресло, вцепившись в подлокотники с такой силой, что побелели костяшки пальцев. – Сын…вернулся!.. …Нервно звякнули каминные часы, возвращая покачнувшийся вдруг мир на место. Мгновением позже сына встретили отцовские объятия. – Володя, ты приехал... Вернулся... – его голос неприкрыто дрожал, как и руки, и в эту бесконечную секунду Владимир верил: отец любит его! Но сказанное следом: – Что ж это Аннушка так долго не идет? Ты, верно, и не узнаешь ее – так она выросла, – разбило все очарование встречи, будто окатив ледяной водой. Отец говорил возбужденно, но уверенно – ему и в голову не приходило, что сын может и не жаждать встречи с всеобщей любимицей. «Всегда было так. Анна, Анна – маленькая девочка-луна в синих сумерках, золотая статуэтка – в свете солнца... За маминым роялем, в сердце у отца. Чего ж ты ждал?» – Буду безумно рад встрече с… будущей знаменитостью. – голос звучал насмешливо и холодно. Отец немного натянуто улыбнулся, но промолчал. Ничего не изменилось – даже после долгой разлуки Корфы принялись возводить между собой стены вместо мостов. Анна появилась именно такой, какой он ее себе и представлял – взрослой, прекрасной, почти родной… и незнакомой. Владимир сглотнул. Сердце забилось так быстро, что закружилась голова. Почтительно присев в реверансе, девушка пропела мелодично-мягким голосом: – Здравствуйте, Владимир Иванович. Ее приветливой улыбке он не поверил – «Актерка!». Небрежно кивнул в ответ и отвернулся, искренне надеясь, что она не заметила его замешательства. Вмиг погасшей улыбки и погрустневших глаз он уже не увидел. За обедом беседа шла пустая и почти церемонная. Поговорили, как водится, о погоде – «Необыкновенно теплая осень в этом году!», о здоровье – «Не жалуюсь, здоров, благодаря Аннушкиным заботам!», расхвалили Варину стряпню – «Нигде не пробовал курника вкуснее!»; помянули ушедшего весной в мир иных Дениса Васильевича Давыдова, с которым Иван Иванович был дружен еще со времен отечественной войны, коснулись также театральных новинок. Старый барон выглядел счастливым и беззаботным, молодой украдкой поглядывал на Анну, та же сидела, не поднимая глаз от тарелки, и потому не заметила ни один из этих взглядов. Все трое чувствовали некоторую неловкость, но упрямо старались держаться как ни в чем не бывало. – Володя, нам надо поговорить, – сказал Иван Иванович, как только вышел из-за стола. – Хорошо. – Владимир удивился, но не подал вида. – Пройдем в кабинет? Иван Иванович кивнул, и они ушли наверх. Оставшись одна, Анна судорожно вздохнула, потерла виски и удивилась – до чего холодны руки. Начался дождь, и ей чудилось, что он стучит по стеклу такими же, как у нее, пальцами – ледяными, нервными. Сочувствуя или просто предупреждающе… «Выйти бы, подставить лицо струям и вдохнуть воздух глубоко-глубоко – так, чтобы, наконец, надышаться...» Она долго стояла, прижавшись лбом к холодному окну, не двигаясь, замерев – как будто на самом краю. А потом, не надев накидки, направилась в оранжерею, чтобы обновить букеты в вазах. *~*~* Едва они расположились в креслах, Иван Иванович, собравшись с духом, без обиняков начал с главного. – Ты должен знать, Владимир, что я подал прошение об удочерении Анны. – Что? Но… Как?.. – наверное, первый раз в жизни молодой человек не мог подобрать слова. – Вы же всегда говорили, что кровно она вам не дочь. – Да, я и сейчас это утверждаю, но с момента удочерения только ты будешь знать об этом. – Отец, но… Для чего это нужно? Долгие годы Анна прекрасно существовала в доме на правах воспитанницы... – не успел договорить, как старый барон перебил его: – Вот именно, воспитанницы, девушки без роду и племени! С таким происхождением ей не приходиться рассчитывать на удачную партию. Бывающий у нас князь Михаил Репнин, ухаживающий за ней, ясно дал мне это понять: он не сделает ей предложения, пока не выяснится ее положение. – и, помолчав, с горечью в голосе продолжил: – И никто не сделает. Ты прекрасно знаешь, что по бумагам Анна – крепостная, даже став вольной, она останется парией в светском обществе. Я…не хочу ей такой судьбы. – последние слова он произнес, прикрыв глаза рукой, словно отгоняя ужасные картины возможного Аниного будущего, нарисованного воображением. И Владимир был с ним согласен: брак с каким-нибудь мещанином – предел мечтаний бывшей крепостной. При этой мысли что-что неприятно кольнуло внутри. Пожалев, что при нем нет трубки, он несколько раз глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. – Но вы прочили ей блестящую театральную карьеру, став дворянкой, она не сможет… – Она в любом случае не сможет! Потому, что больше я не намерен, как ты выразился, «прочить» ей…эту…мерзость. – и, скривившись от отвращения, продолжил: – Сергей Степанович любезно рассказал мне обо всех прелестях закулисной жизни. В лучшем случае ее постигнет участь второй Прасковьи Жемчуговой, в худшем… Я не хочу даже думать об этом. Не для того я растил свою девочку. Я давно все решил, и тебе придется смириться с тем, что для всего света Анна станет твоей сестрой. От этих слов сердце Владимира почему-то дернулось и застряло где-то в горле. Уже позже, оставшись один, он пытался разобраться, что же в этих обстоятельствах его не устраивает больше – неожиданное появление нежелательной родственницы, или то обстоятельство, что этой родственницей станет именно Анна? Близкая, но вместе с тем такая далекая… Недостижимая. Сестра. В детстве она и была ему сестрой. Когда только появилась, он обрадовался: теперь есть, кому скормить свою кашу. Как оказалось, кашу она ела еще хуже, чем он сам, но он в ней не разочаровался и после этого. Приятно было чувствовать себя старшим, осознавать, что для кого-то ты – неоспоримый авторитет, что за тобой ходят по пятам и выполнят любую просьбу. Маленькая Аня не была похожа на проказливую Лизу, не бросалась без оглядки в бой с невиданными чудовищами, но с ней было легко и интересно – будь то игры в серсо или лапту, в «рыцаря и освобожденную принцессу», или долгими зимними вечерами – мечты о путешествиях в далекие края. Потом, когда Владимир повзрослел, и, потеряв маму, стал злым и раздражительным – как Кай из сказки, она молча терпела все его обиды, никогда при нем не плакала и не жаловалась на него никому из взрослых. Но это раздражало его еще больше. Довести до слез стало его навязчивой идеей. …Володя стоял возле открытой печки и, держа в вытянутой руке куклу, кричал: – Смотри, холопка, я сейчас сожгу твою куклу! И Аня расплакалась. А он стоял, довольный, с куклой в руках. Это была его первая победа, после которой он вошел во вкус... Дальше же было все хуже и хуже. Пропасть между Володей и Аней росла вместе с ними. И продолжает расти сейчас. Настолько глубокая, что – крикни во весь голос – даже эха не услышишь в ответ. Только вот он давно уже не Кай, и громкие, «вечные» слова для него – не пустой звук… Владимир прошелся по комнате, приблизился к окну и, отдернув шторы, долго вглядывался в ночь. Темный лес трещал, раскачиваясь под порывами, и ему казалось, что от ветра и черноты стёкла ощутимо продавливаются внутрь. Анна станет твоей сестрой. *~*~* На следующий день к ним пожаловал князь Репнин. Владимир был знаком с ним, но не более – фатоватый и праздный молодой человек никогда не нравился ему. «Зато Анна, должно быть, от него в полнейшем восторге. Впрочем, этот князь-павлин – самая подходящая партия для поддельной баронской дочери», – думал он, пытаясь вернуться на привычную стезю язвительности. Но получалось плохо – он ощущал лишь горечь разочарования. Ненависть не оставляет места для радости. «Только почему иногда "я тебя ненавижу" звучит как признание в любви?» Наконец, спустилась и Анна. – Добрый день, Михаил Александрович. – сдержанно поздоровалась она, и Владимир с удивлением отметил, насколько отстраненно и холодно прозвучало это приветствие. Князя же оно не смутило ничуть. Широко улыбаясь, он почти бегом подбежал к девушке, обратился к ней «Анна Ивановна» – отчего она вздрогнула, а Владимир помрачнел, и пригласил ее на прогулку. Дождя не было, следовательно, и повода отказать – тоже. Анна поднялась за пелериной, и они вышли из гостиной, не замечая долгого внимательного взгляда, которым провожал их молодой Корф. Это было еще больнее, чем он мог представить себе – видеть ее с другим. Уйти, отвернуться, не смотреть... Все, что угодно, только бы не чувствовать... «Она станет твоей сестрой... Чтобы иметь возможность стать княгиней Репниной. А ты, Корф, просто немного простыл, и поэтому тебе так тяжело дышится, жарко и сдавливает грудь». И, заставив себя собраться, Владимир направился к Долгоруким. *~*~* Накануне небо выплакало свою тоску по лету, и сейчас, смирившись с неизбежностью холодов и скорого снега, просто лежало серым потрепанным плащом – низко-низко, почти на плечах, казалось, что его можно потрогать, ощущая под рукой грязные, неровные, наспех пришитые заплаты. Листья под ногами шептались о чем-то своем, князь что-что тихо рассказывал, не требуя ответной любезности, и Анна почти не слушала его, наблюдая за тем, как с деревьев падали ярко-золотые кленовые снежинки. Невероятно. Красиво. «Ничто не умирает так красиво, как осенние листья…» Воздух был настолько прозрачен, что его хотелось пить, но мыслям Анны до подобного совершенства было далеко. Накануне, стоя у окна, она еле сдержалась, чтобы не вывести на запотевшем стекле желанный вензель, не имеющий никакого отношения к ее жениху, пусть и неофициальному – пока. Это была бы непростительная легкомысленность. От нее по-прежнему ничего не зависит, и нет на свете обстоятельства, которое сделало бы ее счастливой. Сегодня, когда Михаил назвал ее другим отчеством, она ясно поняла, что мечты, и ранее нереальные, теперь совершенно недостижимы, зияющей бездной расположились у ее ног – так близко, что прямо под ней камни осыпаются и падают вниз, навсегда пропадая в темном клочковатом тумане. Тот вензель она рисовала бы на всех запотевших стеклах, изящно выводя каждую завитушку, и даже на Луне, тоже слегка запотевшей и нахмурившейся – сбоку. Но все, что ей осталось бы – это стекающие по стеклу капли. Словно слезы. «В сердце октябрь, и осень перестала быть снаружи…» Репнин, все это время что-то с пылкостью говоривший, принимая ее молчание за одобрение, перецеловав ей руки, вдруг потянулся к губам. Придя в себя, Анна в ужасе отпрянула, не сумев подавить чувство брезгливости, тотчас отразившееся на лице. Извинившись, в слезах убежала. Князь чертыхнулся. *~*~* Вернувшись домой уже затемно, Владимир узнал, что днем прибыл нарочный с пакетом из Петербурга. Догадавшись, что именно в этом пакете, он почувствовал, как в животе холодеет дыра, разрастаясь с каждым вздохом – вот-вот поглотит. «Нужно выпить». В кабинете было темно – отец, должно быть, уже лег. Свечей же с собой Владимир не взял. «Ну и дурак ты, Корф…» Подойдя к камину, он протянул руки и поежился, отогреваясь – в пути он немного продрог. Комната тонула в изменчивой вязкой темноте, в отблесках огня плясали живые тени. Потрескиванье поленьев добавляло уюта обстановке, но бездна внутри оставалась по-прежнему обжигающе-ледяной. Сделав шаг, Владимир почувствовал что-то под ногами. – Что за черт! – выругался он, нагибаясь и рассматривая предмет. На ковре лежала роза. – Простите, это я…обронила, – послышался испуганный и до боли знакомый голос. Анна. Он довольно ухмыльнулся – не зря наступил, наверняка это был подарок князя. – О, мадемуазель. Почему вы сидите здесь совершенно одна? – усмешка превратилась в удивленно-высокомерную. – Прячетесь от…назойливого поклонника? Еще раз взглянул на растоптанный цветок. – Простите. – В серых глазах что-то наигранно-насмешливое. – Мне теперь, вероятно, лучше называть вас сестрицей? – Зачем? – бесцветным голосом спросила Анна. – Зачем? Разве не это ваше самое жгучее желание? – Какое вам дело до моих желаний? – Сударыня, я весь к вашим услугам. Самый преданный и почтительный…брат. – Он отвесил шутовской поклон. Анна вздрогнула, но не отвернулась, не отвела взгляд. Слова молодого человека били в цель. Больно, метко, врезаясь в сердце. «За что?..» – Что вам угодно? – тихо спросила она, опуская взгляд. – Мне?.. – на лице Владимира появилось злое выражение. – Мне угодно знать, как себя чувствует новоиспеченная баронесса, Анна Ивановна Корф. Вам ведь это нравится? – Мне все равно. – четко, раздельно сказала она, но в голосе появились звенящие нотки. – Все равно? Хм… – немного озадаченно спросил молодой барон. – И вас не радует обретение…знатного родителя? Анна вскочила с дивана и подошла ближе. – Вы не хуже моего знаете, что Иван Иваныч всегда был мне как родной! Больше, чем родитель, – голос срывался, но она продолжала: – Все эти документы – лишь его воля, мне они ни к чему. Для меня он всегда останется добрым дядюшкой. – Добрым дядюшкой, устроившим вам удачный брак. Князь Репнин – очень выгодная партия, не правда ли? – опасно сощурившись, выплюнул Владимир. – Вам-то что с того? – она побледнела, ее губы дрожали. – Разве для вас есть разница – сестра я вам, приживалка в доме или крепостная? Боитесь, что без меня вам не над кем будет издеваться? – ее голос сорвался на крик, – Что заживу привольно и забуду свое место? Не стоит беспокоиться, и в выгодном браке мне это не удастся! Владимир смотрел на лицо со следами недавних слез, на руки, сжимающие кружевной платочек – так крепко, что впивались ногти. – За что вы меня ненавидите? – Анна подняла на него полные боли глаза. – Ненавижу… – словно эхо, глухо повторил Владимир, зажмурившись. Но уже через мгновенье оказался рядом. Схватил ее за плечи, притянул к себе вплотную, так, что расстояния не осталось вообще…лицом к лицу, губы к губам…сгорая, задыхаясь – как будто пространство вокруг неожиданно заполнилось водой, но ни на миг не прерывая поцелуя... Анна безвольной куклой обмякла в его руках. Все происходящее казалось ей прекрасным сном, и от мысли, что еще чуть-чуть – и она проснется одна, в своей комнате, липкий страх забирался под кожу, ознобом бежал по венам, вымораживал душу. – Аня… – выдохнул ей прямо в губы Владимир, и вместо озноба по венам прокатилось жидкое пламя. – Никогда, никому тебя не отдам. Услышав в ответ лишь судорожный счастливый вздох, Владимир обхватил ее лицо горячими ладонями и, глядя в глаза, прошептал: – Я люблю вас. «Оказывается, к счастью можно прикоснуться. Рассмотреть каждую завитушку незатейливого узора», – подумалось, когда Анна в ответ доверчиво прижалась к нему. – Завтра же поговорю с отцом, – сказал он миг или вечность спустя. – Княгиней Репниной вам не бывать. А Анной Корф?.. Анной Петровной Корф, – произнес, по-особенному выделяя отчество, – Моей женой? Она посмотрела на него почти испуганно. – Вы…делаете мне предложение? – Да. – Но вы не можете…я ведь… Владимир не дал ей договорить. – Я могу, Анечка. Я все смогу, лишь бы ты была рядом. Сейчас, завтра, через год... У меня был весь свет, но когда я чуть не потерял вас, я понял, что у меня нет ничего. Весь свет оказался меньше одной вашей улыбки. – Взяв ее руку, почтительно и нежно поцеловал. Подняв голову, поймал сияющий Анин взгляд. – Я люблю вас. – прозвучало тихо, несмело. В первый раз. Перейти пропасть оказалось удивительно просто. Может быть, Владимиру и Анне удалось найти место, где ее края близко сходятся друг с другом. А может – она, вывернувшись сегодня вместе с их душами наизнанку, стала горной вершиной. Ведь любая пропасть огромна и бездонна, пока ты в это веришь. Конец.