Подкидыш

вариант 2 Автор: Gutalina Жанр: мелодрама Рейтинг: PG Бал у Потоцких был как всегда роскошен - умеет князь подавать веселье с шиком. Столы у него всегда ломятся от еды, выпивка льется рекой, гостей подчуют изысканными деликатесами, а слух услаждают чудной музыкой. Блеск и великолепие парадных залов, поразительная вышколенность прислуги не меньше остального радует пресыщенные взоры. Но почему-то сегодня совсем не хочется восхищаться приемом у князя, волочиться за строящими глазки молоденькими прелестницами и болтать о привычных на балу глупостях с приятелями. Сегодня отец решил устроить ему сюрприз, вывезти в свет Анну. И девчонка, как назло, прямо светится от счастья. Ей дивно подходит и это дурно пошитое розовое платье, которое привело бы в обморок любую порядочную разбирающуюся в нарядах даму, и нелепый детский хвост, в который нынче горничная убрала ей светлые волосы. Отец, держа Анну под руку, вел ее по лестнице, а потом вытолкнул вперед, словно птичку на волю выпустил, и она, встав у рояля, что-то долго пела. Он не слышал ни звука. Почему-то всегда, когда она пела или говорила, у него закладывало уши, и что-то сильно пережимало в горле. Он мог только стоять и смотреть на нее, и сердится на то, что она вся такая непонятная и красивая; и что восторгается этим приемом, и благодарна отцу, который непонятно с чего вообразил, что в ней бездна таланта и поэтому Анне обязательно поступать в Императорский театр. И теперь он вывозит ее везде, где, как ему кажется, ее смогут заметить и пригласить на прослушивание. А бедная девочка уже настолько наслышалась всей этой галиматьи про актерство и будущую блистательную жизнь, что эти приемы, на которые отец возит ее словно дрессированную мартышку, эти балы, которые приятны только потому, что они нечасты и похожи на праздник, и всю эту показуху – она принимает за чистую монету. И счастьем светятся ее глаза, а розовые губки с приоткрытыми в них жемчужными зубками посылают улыбки, расточают их вместе со звуками своего голоса, который ему, увы, никогда не услышать. Как же он ненавидит себя за это временами! - Отец! Нам нужно серьезно поговорить! Владимир вальяжно подошел и обратился к одиноко стоящему человеку, но рыжеволосый невысокий барон, взглянул на него вскользь, как на досадную помеху. - Не сейчас. Ты же видел какой дивный прием. Аннушка собрала столько оваций. Ненавижу, когда он так ее называет. Словно она - кукла, которой послушно заплетут волосы и повяжут в косы красную ленту. А по-сути, заботы только о том, чтобы она лучше выглядела, и чтобы пела ... Но, впрочем, о пении не ему судить, в этом он как раз ни черта не понимает. И отца никогда не удается сбить с его мыслей об Анне, о ней одной. - Обратите же внимание на меня - своего родного сына, - крикнул он зло, получив в ответ брошеный на него холодный приструнивающий взгляд. - Не сейчас и не здесь. - Никогда! – понимающая усмешка кривит красивые губы. - Поговорим дома, - раздражается барон. Что ж за напасть-то! Своим появлением, вечным нытьем, что ж с ним не так, сынок умудряется столкнуть его, вознесшегося мыслями на самую вершину успеха, который такой же его, как и Анны, обратно на землю. Узколобый, ограниченный - он не понимает и не поймет его. А через пару дней Владимир снова приходит и снова просит поговорить. - За что вы меня ненавидите?.. Почему обдаете равнодушным холодом?.. Почему она, чужая, ближе и нужнее вам, чем я?.. Одни и те же вопросы, одни и те же мысли, сбившиеся испуганной стайкой. Словно он - не взрослый мужчина, а все еще маленький ребенок, которого все время стоит водить за руку. Хорош же я был бы, сюсюкая с ним, умоляя нудно: - Посиди со мной, Володичка! Почитай мне книгу, расскажи о себе что-нибудь. Мы так редко общаемся. Сам же первый поднял бы меня он на смех. Попросил бы оградить себя от назойливого любопытства. А так - все не то, да и мои заботы об Анечке, словно кость в горле. Плохой мальчик вырос, злой, вредный. Погоди же, наследничек, проучу я тебя, ревнивца! - Знаешь, Владимир, я тоже давно хотел с тобой поговорить. Ты человек взрослый, знаю, житьем со мной в одном доме давно тяготишься. Да я и не держу тебя, особо. Казалось мне, что как бы между нами разладу не было, как бы не тянула нас кровь в разные стороны, уживемся, ведь мы не дикие звери. Вот ты меня все время Аннушкой упрекаешь. Не мой секрет, ну да что там, давно все раскрыть надо было. Она ведь мне не чужая, ближе ее некуда. Дочь она моя, с Надеждой вместе прижитая… Знаю, знаю, ты волком-то на меня не смотри. Из-за тебя, собственно, всегда и скрывали. Верочка покойная все беспокоилась, как ты новость эту о сестричке своей воспримешь. Да и Надежде стыдно было признавать свою доченьку вне брака рожденную. Вера - она женщина умная была, Анечку как свою в дом впустила, а уж после, как померла, ты Наденьку мою никак на порог пускать не хотел. Дичился все, упрямился. И снова она, любушка моя, у тебя на поводу пошла. Ушла к себе в лесную сторожку, мы с ней только по ночам и виделись, скрывались ото всех словно разбойники. Просила меня, Наденька, чтобы я тайну ее хранил, Аннушку от твоего гнева берег. Клятву с меня страшную перед смертью взяла, что никогда я доченьку нашу не покину заботами-то. И вот, родная дочь как прислуга по дому ходит, от Наденьки один медальон остался, да еще я перед тобой извиняться постоянно должен, что хочу счастья моей девочке. - Кабы так, - выдохнул Владимир, на которого исповедь батюшки, разглядывающего медальон, висящий груди, произвела угнетающее впечатление. - А кабы даже и не так. Ты мне никто, и звать тебя – никак. Тоже мне, подкидыш! Мать твоя покойная, жена моя, на лестнице тебя в пеленках нашла. Самой-то ей детей бог не давал, она потому-то и тебя и сестрицын подарок в доме оставила. А ты как думал? - Я не подозревал, - сипло и немногословно выразился наследник. Из соседних комнат сильно пахло лаком и красками. Отец хотел обновить все убранство, к тому же после княжеских покоев собственные показались ему унылыми и обветшалыми. Будущая прима Императорского должна была жить в достойном ее доме, принимать своих гостей почти королевой. Владимир никак не прокомментировал происходящие в доме перемены, и вовсе не удивился бы, скажи отец, для кого они предназначены. Просто новые запахи заполняли собой все пространство, мешали нормально вдохнуть и понять, свалившуюся на него «правду». - Теперь подозреваешь, - довольно резко бросил барон, и повернулся к нему спиной, надеясь что, так не выдаст обман заметно понурившемуся сыну. Если это хоть на какое-то время оградит его от разнюниваний мнительного юноши, он готов придумать еще хоть с десяток убедительных красочных сцен. - Простите, что всегда был столь … плохим сыном. Иван Иванович услышал, как, громко хлопнув каблуками, Владимир сделал прощальное движение головой, и решительно вышел из комнаты, стукнув за собой дверью. Когда меньше чем через полчаса во дворе прогрохотали копыта постепенно удаляющейся лошади, барон уже начисто выкинул из головы свой «искренний» разговор с сыном. В зале Анна репетировала отрывки из Шекспира, которые должна была показать на будущем прослушивании. Слушая отголоски ее фраз, Иван Иванович тихонько прошел в зал, и умильно сложив ручки на груди, отстранился от всего, что не касалось служения музам. Он появился на пороге собственного дома только спустя пять лет. Слишком живы были еще воспоминания о том жутком утре, когда стало известным, что он вовсе не сын своего отца. Годами приправлялась этим разговором горечь разлуки с близкими и родным домом. Тогда отец недвусмысленно намекнул, что с удовольствием избавится от его постылого общества под собственной крышей. И если раньше он мог бы разозлиться, воспротивиться воле отца-самодура, то после его откровений, что Владимир на самом деле всего лишь безродная сирота, из милости и бабьей жалости подобранная и выращенная на барских харчах, ему ничего иного не оставалось, как только поблагодарить барона за его великодушие и многолетнюю выдержку, собрать вещи и уехать куда глаза глядят. В далеком краю, где он вскоре обрел семью, женившись, к нему никогда не приходили новости из родных мест. Сначала он еще очень скучал, тоскуя по пылающему огню в камине, возле которого обычно устраивается барон с неизменной трубкой во рту. Ему виделась Анна, весело хохочущая с поварихой на кухне, сидящая за роялем, чуть прикрыв глаза, вскидывающая голубые взоры на него, чуть испуганная и вместе с тем скованная; и тут же меняющаяся, когда рядом появляется кто-то другой. Он ненавидел ее, думая, что она нарочно играет с ним, но спустя мгновение понимал, как глупы его предположения. С ней он был каменным истуканом, и уж поверить в то, что он нравится такой удивительной, прекрасной, как зажигающаяся на небе заря, девушке было бы полным заблуждением. Она верила и доверяла только его отцу. Точнее своему отцу. Странно, что барон готовил ее к участи чьей-то содержантки, всем было известно, что театральные примы получают свои роли только за счет чьей-то особой протекции. Но возможно Иван Иванович знал какие-то способы обойти ставшую привычной грязь стороной. В конце концов, он не знаток, но может талант Анны, и вправду, не нуждался ни в каком обрамлении, ей не требовался покровитель и толкач, ей стоило только выйти в центр зала и запеть… Понимание, что он никому не нужен, что его не ждут и его приезд скорее наделает много неприятного шума, чем вызовет благостную мину на лице отца и мимолетную радость у Анны, заставляло его забываться и забывать себя в чужих объятиях, слушая чужой смех и чужие разговоры. Потом он настолько привык к этой другой женщине, что незаметно для себя влюбился и женился на ней. Она придала его никчемной жизни необходимую ей значимость. У него появилось место, где его желали видеть, он узнал, куда ему можно придти, и в любой момент вернуться. Но жена-женой. Через пять лет, он поцеловал свою благоверную, вышедшую во двор проводить его, пришпорил лошадь, и помчался по дороге, которая звала его к себе долгие годы. Анна не изменилась, разве что прошедшие годы сделали ее еще более красивой. И словно кануло в небытие все то время, что его не было. Сойдя с лошади, которую тут же кинулся принять у него какой-то неизвестный мальчишка, Владимир еще немного постоял во дворе, оглядывая дом и ближние строения, сравнивая их с теми, что ему помнились. Все то же. Какая-то служанка, пробегая по двору, неожиданно присела и закричала дурным голосом: «Барин-то вернулся!» Владимир обернулся. Он не помнил, кто такая, но поприветствовал ее улыбкой. За хлопающей себя по бокам и вопящей бабой во двор потихоньку потянулись слуги. Кто-то подходил к нему ближе, словно не веря своим глазам, кто-то вытирал набежавшие слезинки кончиком платка, после того как Владимир прижал к себе мощную Варвару, объятия дворовых стали более открытыми, те, кто посмелее дотрагивались до его рукава или спины. Вертясь между ними, обступившими его словно медведя на ярмарке, он все высматривал возле себя щуплую фигуру отца и еще меньшую Анны, но тщетно. Наконец кто-то весело хлопнул его по плечу и позвал в дом трапезничать. Усмехаясь и позволяя вести себя за руку, словно маленького, Владимир пошел к ступенькам и едва не споткнулся, увидев стоящую на последней из них Анну. Она как будто бы сделала движение к нему, но осталась на месте, распахнутыми глазищами следя за тем, как он приближается. И в глазах ее он читал и удивление, и радость, и неверие. - Здравствуйте, Анна, это действительно я, - как можно спокойно сказал он, чувствуя, как подпрыгивает к горлу усиленно стучащее сердце. Он даже сумел улыбнуться. - Ну что же ты, Аннушка, у порога стоишь? Барин наш вернулся, аль не признала? – подбодрила девушку повариха. - Я вижу, - тихо сказала она, и первой вошла в дом. Владимир шел за ней по коридору до самой гостиной. Преобразования, устроенные отцом, имели место, но все было не настолько сокрушающим. Признаться, он боялся, что намерения отца устроить из их дома подобие великолепного особняка Потоцкого, уничтожит по-своему весьма уютные и милые комнатки. Удивительным образом архитекторам и дизайнерам удалось добиться в перестройках комнат золотой середины. Примечая то эту, то другую новинку в интерьере гостиной, Корф расхаживал по комнате, одновременно чувствуя постепенное успокоение. Пересохшее горло снова могло издавать звуки, с ушей постепенно спадала глухота, он даже мог смотреть на Анну уже без прежнего ужасающего трепета, говорить с ней, слышать ее ответы. - А у вас много изменений, Анна. Как вы здесь живете все эти годы? Как отец? Кстати, где же он? Отвернувшись, он не сразу заметил затихшую Анну, у которой задрожали губы, когда она сказала: - Иван Иванович уже почти три года как в могиле. Он умер, разве вы не знали? - Нет, не знал. Простите. Я долгое время провел с семьей заграницей. - Нет, вы простите, Владимир Иванович. Наверное, это в мои обязанности входило вам все сообщить. Но я не знала куда писать, вы так неожиданно исчезли тогда. Признаться, дядюшка уже не верил, что вы когда-нибудь вернетесь. Даже после смерти отца, она не перестала называть его дядюшкой. Стоило ли понимать это так, что он так и не решился признать ее своей законной дочерью? К тому же Анна извиняется перед ним, намеренно исчезнувшим из их с отцом жизни. Отказавшись от обеда, Корф попросил Анну показать ему могилу отца. - Конечно, – согласилась девушка, попросив его подождать, пока она накинет на себя шаль. Воздух на кладбище был как всегда свежим и влажным. Владимир предложил свой сюртук стоящей рядом Анне, посмотрел на могилу с выдолбленными на камне именем и главными датами жизни барона, и не сдержал тяжелого вздоха. - Что же ты так, отец. Как же ты не нашел в себе сил жить, даже ради театра и Анны, которые всегда были тебе так дороги? Девушка переступила с ноги на ногу. - Простите, мне не стоило прерывать вас, и тем более подслушивать ваше прощание с отцом, Владимир Иванович. Но так вышло, что я знаю причину вашей размолвки с дядюшкой, знаю, что все дело было во мне, и что он сказал вам в сердцах. Владимир моргнул, но не промолвил ни слова, не мешая ей продолжать. - Я хотела вам сказать, - вырвалась вперед Анна, - что сказанное вам Иван Ивановичем было обыкновенной выдумкой. Я не имею к вашей семье никакого отношения, просто дядюшке нравилось меня опекать, а вы ему мешали. Он хотел вас подразнить, заставить задуматься о чем-нибудь еще, кроме его т.н. «нелюбви» к вам. Спустя несколько дней, когда он понял, что вы, возможно, восприняли его слова слишком серьезно, он попросил у меня содействия. Я обещалась ему поехать за вами туда, куда он скажет. Но мы не знали где вы. Через месяц Иван Иванович захотел нанять сыщика, но соседи подняли его на смех. В тот день, вернувшись с гостей, он заплакал в новой только что отделанной гостиной. Прижимая руки к лицу, барон говорил, что своими жестокими словами навсегда отнял у себя возможность попросить у вас прощения за ошибки, лишился надежды прижать вас к собственной груди. - Я очень скучал по отцу, все эти годы я гнал от себя мысли о доме, мучаясь мыслью, что я не нужен ему. Мне было бы неважно, был ли я безродным подкидышем или настоящим сыном своих родителей, если бы он и в самом деле хотел и любил меня. - Я клянусь вам, что каждый день после вашего отъезда дядюшка вспоминал вас и мучился бременем своей вины. Возможно, именно она раньше времени призвала к нему смерть. - А может это я своими капризами и холодностью убил старика? Анна покачала головой. По взаимному согласию они стали вспоминать дальнее детство, когда барон еще был жив и ласково журил провинившихся детишек, оставляя их без сладкого. Смеясь и перебивая друг друга, они вспоминали время, когда весело играли, спорили и даже дрались, чувствуя себя полными хозяевами дома. Тогда их дружба еще не была разбита приступами Владимира, когда он не мог слышать ее голос, отец еще не стал готовить Анну в актерки, а между ними не залегла пропасть, вызванная осознанием того, что Анна – всего-навсего крепостная в доме, а Владимир – увлеченный ею безумец. Задумавшись о прошлом, они порознь дошли до дому. В столовой уже был накрыт стол, почтительная прислуга приняла у Анны смятый сюртук Владимира Ивановича и поспешила разливать им горячее. - Дом поменялся, оставшись все тем же. Скажите, Анна, вы не думали об идее отца пойти на прослушивание в Императорский театр, а потом поступить туда служить? - Я была на прослушивании. Иван Иванович, наконец, нашел мне покровителя, и уже почти убедил его, что мое пение заслуживает внимания. Но только все оказалось тщетным, дядюшка заболел, мне пришлось за ним ухаживать, а затем стало и вовсе не до театров. Она помолчала, словно собираясь с духом. - Незадолго перед смертью барон выписал мне вольную и оставил на мое имя наследство – этот дом. Поймите его правильно, он не думал выгонять вас из родных стен, они были и всегда будут вашими. Просто вас долго не было, мы почти отчаялись увидеть вас снова. А за имением нужен был хозяйский глаз… - Перестаньте извиняться, Анна. Такова была отцовская воля, и я не смею ему перечить. Он захотел отдать этот дом вам. - Нет, нет. Это была просто вынужденная мера, необходимость с тем, чтобы сохранить его для вас. Я так поняла, вы женаты. Вам не стоит раздумывать, Владимир Иванович. Дом - ваш, приезжайте и живите, сколько захотите. Я не смущу вас. - Анна, мне неловко. К тому же у меня уже есть дом, я вполне там счастлив. А здесь… Знаете, я больше не чувствую его своим домом. Он не прибавил, что в любом случае не смог бы жить в этом доме вместе с Анной. Видеть ее каждый день, сидящую рядом с его женой с пяльцами в руках, или у рояля. Играющую с их малышом в саду, качающую его, напевающую ему свои песни, которые он никогда не слышал. Знать что она рядом, только протяни руку, и никогда не смея даже в мыслях позволить себе дотронуться до нее. Все кончено, даже не начавшись. Все неизбежно, как эти влекущие к гибели мысли, и столь же бессмысленны с того самого мига, как отец сказал ему, что он ему не родной. С тех пор, как в его жизнь вошла другая женщина, которую он сделал своей женой. С того дня, как он покинул этот дом, с желанием никогда больше не возвращаться. И не вспоминать, и даже не надеяться… Они довольно холодно распрощались. Наутро едва зашло солнце, Корф снова был в седле. Он вернул себе свое имя, но навсегда отрезал себе путь в родной дом. Едва стук копыт его лошади смолк вдали, Анна вернулась к столу. Быстрым, размашистым почерком она написала письмо, запечатала его и аккуратно вписала на конверт адрес, предусмотрительно оставленный бароном перед отъездом. «На всякий случай», - как сказал он. Затем спустилась вниз, велела Гришке везти ее с вещами на станцию, а после письмо по указанному адресу Владимиру Ивановичу. Затем попрощалась с вышедшей к ней на крыльцо Варварой. - Надолго ль, касатка моя? – спросила повариха, прижимая ее к объемному бюсту. - Как получится, Варя. Бог даст, еще свидимся. Старшая подруга перекрестила ее на дорожку, махнула рукой отъезжающей коляске и смахнув набежавшую слезу, бормоча про себя что-то про ненышнюю непонятную молодежь, вернулась в особняк. Прошло еще два года. Городской особняк князей Репниных стоял в ряду таких же уютных особнячков широкой улицы, однако общество в нем собиралось гораздо изысканнее, чем в остальных, а хорошенькая зеленоглазая княжна была одной из самых желанных гостий в любой гостиной. В тот день барон Владимир Иванович Корф впервые пересек эту улицу и взошел на крыльцо с тем, чтобы постучать в дверь. Передав плащ и шляпу услужливому лакею, он велел сообщить княжне Натали о своем визите и спросить, может ли она принять его. Минут через десять на лестнице послышались торопливые шаги, и, задрав голову вверх, Корф с удивлением и испугом увидел бегущую к нему навстречу Анну. - Боже мой, вы ли это? Видимо на тот момент зрелище он собой представлял презабавное. Еще бы: брови взлетели вверх, глаза широко открылись, всеми движениями, мимикой он показывал, каким сюрпризом стало ему появление Анны в стенах этого дома. Остановившись на последних ступеньках, девушка слегка подалась назад, поставила руки в бока и весело рассмеялась. - Я! - Ваш приезд не стал для меня неожиданностью, Владимир Иванович, - пояснила она чуть позже, когда подавший ей руку Корф потянул ее за собой к диванчику. – После рассказа княжны о том, как героически вы спасли ее из коляски с понесшими лошадьми, я поняла, что рано или поздно вы нанесете нам визит. - Нам? Вы что же теперь здесь живете? - Правильнее было бы сказать, княжне. Так как и вы, и я знаем, кто явился причиной вашего появления в этих стенах. Но да, я живу здесь. Княжна была так мила, что приняла меня своей компаньонкой по протекции своего брата. Ее родители сейчас в отъезде, вы, наверное, знаете, и чтобы избежать возможных слухов… Да, простите великодушно. Я торопилась вам сказать, что княжна будет не позже, чем через полчаса. Пока она попросила меня занять вас беседой. Как понимаете, я постаралась как можно скорее выполнить ее пожелание. Анна продолжала улыбаться ему, и Владимир, разглядывающий ее простое, но милое платье, аккуратную прическу постепенно приходил к выводу, что она изменилась. Не внешне, нет. Она по-прежнему оставалась невероятно красивой женщиной, одной из самых красивых, которые он видел в своей жизни. Тем более странно, что молоденькая княжна Репнина согласилась взять к себе в компаньонки достаточно молодую и симпатичную девушку. Имелся ли смысл в наличии такой дуэньи, или все было гораздо сложнее? Несмотря на службу у чужих людей, Анна не просто превосходно выглядела, она вела себя проще, и казалась открытой и общительной, от былой скованности не осталось и следа. Владимиру было невероятно легко общаться с ней, ее голос проникал к нему в душу, а привычная агрессия, приступы глухоты в этот раз обошли его стороной. - Зачем вы уехали из дома? Неужели денег, поступающих из поместья, вам оказалось недостаточно? – не удержался он от упрека. - Вы не получали моего письма? - Какого письма? - Сразу после вашего отъезда я тоже уехала. Мне казалось неправильным жить в вашем доме, в то время как вы сами оказались его лишены. - Какая глупость! И как же вы стали компаньонкой? - О, - она рассмеялась, - это довольно длинная и путаная история, Владимир Иванович. Вы уверены, что хотите ее услышать? - Да, - твердо заявил Корф. - Хорошо. Можно я попрошу чай? Княжна не простит меня, если я буду невнимательна с ее гостем. - Итак, рассказывайте, - в нетерпении потребовал Владимир, едва за служанкой закрылись массивные двери. Анна аккуратно налила ему чашку и пригубила свою. - В общем, мы с Григорием поехали на станцию, я была намерена исполнить волю вашего покойного батюшки и вашу, наконец-таки попробовать себя на поприще актрисы. - С чего вы взяли, что я хотел для вас этой доли? - Из нашего последнего разговора. А впрочем, это уже не имеет никакого значения. Станционный смотритель предупреждал, что на дорогах нынче довольно неспокойно. Я не послушалась, в результате мы с кучером попали в окружение к разбойникам, моя карета перевернулась, и я потеряла сознание. Пришла в себя я уже в доме молодого князя Репнина. Когда оставаться в его доме стало неприличным, он попросил свою сестру оказать мне помощь, так я стала жить у Натальи Александровны. Она очень хороший человек. - Не стоит напрягать даже хороших людей своим присутствием, тем более, если у вас есть собственный дом, - строго сказал Владимир. – Но это мы решим позже. Скажите мне, Анна, князь ухаживал за вами? Девушка слегка улыбнулась. - Ответьте мне. - Да. - И вы отказали ему? Очередной кивок. - Почему? Он дурной человек, он вел себя недостойно? - Князь Репнин замечательный, он был ко мне добр, и мне не расплатиться с ним и княжной до конца жизни. Но… - Но! - Послушайте, скажите же, зачем вам все это? - Ответьте мне, почему вы отказали князю? – взревел Корф. - Я недостойна его. Я не могу испортить ему жизнь. В конце концов, я всего лишь бывшая крепостная, воспитанная актрисой. - Глупости! – фыркнул Владимир, - Заботами моего батюшки вы - богатая невеста, а про ваше крепостничество никто не узнает, если вы сами не будете об этом рассказывать. - Да не желаю я вашего наследства, - рассерженно выкрикнула Анна. Настойчивые распросы Корфа начинали действовать ей на нервы. - Ответьте, почему вы не пошли замуж? Почему вы не остались дома? Почему вы сейчас здесь? – неестественно спокойным голосом, постепенно повышая тон, поинтересовался он. - Да потому что я люблю вас. Этого достаточно? Потому что я всегда с самого детства любила только вас и поклялась себе принадлежать только одному человеку. Как бы не был хорош князь, как бы он не ухаживал за мной, как бы не уговаривал меня выйти меня за него – я просто не могла нарушить данное себе обещание. - Зачем я вам? – развел Владимир руками. - Не знаю. – Она сердито опустила глаза. - Вы - тяжелый человек, иногда вы смотрите на меня, и я вижу, что вы не слышите. Я боюсь ваших глаз, которые провожают меня, я боюсь вашего деланного спокойствия и еще более боюсь вашей ярости. Когда вы уехали из дома, поссорившись с Иван Ивановичем, я возненавидела вас, за то, что вы посмели бросить меня одну с этим упрямым человеком. Я ненавидела вас за то, что вы были предметом наших ежедневных бесед с бароном, за то, что вы все равно незримо присутствовали в доме, за то, что несмотря ни на что, даже на эту ненависть и ваше ко мне отношение, я все равно не могла выбросить вас из сердца. Вас не было пять лет, пять долгих лет. И за эти годы, я пролила целое море слез, оплакивая вас и свою горькую судьбину, которая заставила меня преклонить перед вами колени. А вы вернулись ровно на день, чтобы оставить мне свое наследство - тяжелую ношу, обидную подачку, которую я должна была нести на своих плечах волею вашего отца. Ночью, лежа в холодной постели, я сотни раз вертела подушку, поднималась и, взяв свечи, шла к вам, чтобы, наконец, сказать вам о своих чувствах. Я знала, что вы несвободны. Но это была единственная возможность поговорить с вами начистоту. Я знала, что если вы уедите, вы никогда больше не решитесь приехать обратно. Будь проклята ваша честность! А теперь можете презирать меня, если хотите. Анна, наконец, замолчала и, сложив руки на груди, вновь отвернулась, едва не смахнув крохотные чашки с остывшим чаем с маленького столика. Владимир, чье лицо с каждым сказанным ею словом претерпевало изменения, к концу исповеди девушки уже еле сдерживал смех. А потом, обняв свои дрожащие плечи, хохотал, уже не скрываясь. - Вам смешно? – с горечью спросила оскорбленная Анна. Она, конечно, подозревала, что барон с насмешкой воспримет ее откровения, но такого уничтожающего смеха она просто не представляла. – А между тем вы женаты. И сегодня посетили дом молоденькой девушки. Вам хорошо известны последствия такого визита, Владимир Иванович. Княжна, несомненно, уже по уши влюблена в вас, вы намерены закрепить свой успех? – ревниво переспросила Анна, сердито рявкнув. – Где ваша жена? - Успокойтесь! – делая последние конвульсивные, сродни икоте, движения, сказал Корф. – Моя жена больше не представляет для меня препятствие. И благодаря тому, что она сбежала от меня больше трех месяцев назад, оставив нашего сына, я намерен был хлопотать о разводе и волочиться за первой же подвернувшейся мне юбкой. Сами понимаете, кого я имел в виду, если пришел нынче к Репниным. - Я вас ненавижу, - заявила вспыхнувшая Анна. - Опять? – Владимир улыбнулся одним уголком губ. – Да, я выбрал не самый благородный способ добиться своего. Мою жену очень коробило мое отношение к родному дому, и мое откровенное нежелание пользоваться своим титулом и жить на родовых землях. Я заблуждался в своих к ней чувствах, и когда она ушла, я ощутил некое облегчение, хотя нельзя сказать, чтобы моя жизнь стала многим легче. Моему сыну нужна мать, а мне – верная и преданная подруга, жена и любовница. После недолгих колебаний я выбрал Натали Репнину, но как назло и тут навстречу мне вышли именно вы. Может быть это судьба? Может быть больше не стоит бежать друг от друга и, наконец, признаться вам в том, что всегда удерживало меня вдали от нашего дома? Медленно, но верно, он подвигал к себе плечи молодой девушки, и, прижав к себе Анну, осторожно прикоснулся поцелуем к ее розовым губам. - Я люблю вас, Анна. Еще через полгода Владимир, Анна и симпатичный черноволосый мальчик лет шести по очереди вышли из коляски, остановившейся во дворе корфовского особняка. В течение часа расположившиеся в доме члены семьи поняли, что все прошедшие после их отъезда годы управляющий беззастенчиво обкрадывал их. Теперь он жил в господском доме со своей семьей полным хозяином, и обнаглел настолько, что сменил большую часть слуг на угодных себе. Понимая, что дальнейшие разоблачения вытащат на свет еще большие аферы и воровство Карла Модестовича, барон велел ему тут же собирать свои вещи, и убираться вон, если не желает иметь дела с исправником. Хихикающий Шуллер, который успешно избавился от прежнего подобострастного отношения к хозяевам, довольно нахально потребовал, действительно пригласить в имение исправника, потому-де как неизвестно еще являются ли свалившиеся ему на голову люди пропавшими много лет назад бароном Корфом и его крепостной девкой. - А уж там узнается, кому поверят на слово больше - двум чужакам или мне, достойному землевладельцу. Разъяренный Владимир ринулся с бывшим управляющим в рукопашную. Анна погладила испуганного мальчика по голове, крикнула «Володя, успокойся» и тут же с испугом схватилась за живот. - Папа! – тихонько пискнул малыш, и Корф, бросив поверженного на пол противника, повернул голову к жене. - Что, Анечка? - Да нет, малыш пинается, - умиротворенно улыбнулась Анна, погладив едва округлившийся животик. – Володя, я думаю, Карлу Модестовичу надо дать время самому подумать и согласиться с тем, что ему все равно придется съехать. Мы приехали сюда навсегда и не отступимся от дома, с которым столько лет были разлучены. Вытерев разбитую губу управляющий медленно встал с пола, посмотрел на Анну, зло прищурив глаза, а затем, покачиваясь, пошел из комнаты вон. В затаившемся во тьме доме одиноко горел огонек. В столовой возле привычно разожженого камина стояло кресло старого барона, в котором нынче устроился Владимир Корф со своей молодой женой на коленях. С удобством устраиваясь поудобнее, Анна елозила на его коленях, а затем затихла, прислушиваясь к тихому стуку голых веток в ставни, и дробь начавшегося дождика. - Я иногда думаю, что было бы, если бы мы тогда не встретились снова в доме у князей Репниных, - сказала она, прижимаясь поближе к мужу, - Я, наверное, умерла бы от тоски, - пожаловалась она куда-то ему в плечо. Он усмехнулся, посмотрел на заснувшего на диване сына, потом поцеловал ее в щеку, в шею, доверчиво приоткрытые губы… - Я не дал бы этому произойти. Я нашел бы тебя даже на краю земли, - пообещал Владимир.